Несбывшиеся сны

3 июня на памятной встрече друзей Юрия Павловича Спегальского у мемориальной доски на улице Пушкина в Пскове присутствующим особенно запомнилось выступление писателя Валентина Яковлевича Курбатова. Мы расшифровали стенограмму выступления, автор его отредактировал, и теперь читатели «Псковской губернии» могут с ним познакомиться.

Валентин Курбатов. Фото: Лев Шлосберг

Кажется, это становится у нас правилом: отделываться от истории и традиции торжественным красноречием – словом, которое давно перестало быть плотью.

Мы объявили этот год годом Юрия Павловича Спегальского и похвалили себя за то, что такого еще в истории города не было. Открылась выставка, прошла конференция, поправили кресты на могиле Юрия Павловича и Ольги Константиновны. Это действительно хорошо и по-человечески благодарно. Но очень похоже, что на этом «год» Юрия Павловича и кончится.

Он был, быть может, последний пскович. Если бы я писал сегодня о нем книгу – поэму, трагедию, наконец – она бы называлась «Последний пскович».

Не было в Пскове, наверное, человека более высокого, более точного, и, кажется, в самом деле последнего из псковичей, который держал бы этот город в собственном сердце.

Кажется, в его сердце собралось все, что было лучшего в русском человеке и в псковском в особенности. Он в самом деле был совершенный Леонардо рядом со всеми остальными, может быть, высокими ремесленниками, сочетая в себе все: великого художника Возрождения, прежде всего поэта…

Он был художником, великим художником, блестящим архитектором, великолепным каменщиком – попробуйте, найдите сегодня среди наших реставраторов блестящего каменщика! – высоким плотником, блестящим гончаром, все было подвластно его руке. Он знал этот город дыханием собственной плоти, собственной нежности, собственной любви.

…Как он в сорок пятом, тотчас после войны, метался на руинах церкви Успения с Пароменья, надеясь отыскать голубя, сидевшего прежде на кресте этого храма и удерживающего город силой и властью Святого Духа. Он понимал, что если найдет его в этих руинах – город воскреснет. И он не вправе был его не найти! И через три дня нашел его на этом пепелище, и лицо его воссияло: он понял, что все будет прекрасно и город вернется! Он нашел его!

Но ничего не сбылось!..

Барельеф Юрия Спегальского. Художник Алексей Кириллов. Фото: Лев Шлосберг

Великая идея, которую он подарил миру, идея архитектурных заповедников, не была принята. Если бы была принята, мы бы имели город совсем другой. Его идею взяла Прага, и восстановилась после разгрома фашистов как ни в чем не бывало. Его идею взяла Варшава, и восстановилась также как ни в чем не бывало. Фашист напрасно ликовал, разрушая эти города: они встали снова, как ни в чем не бывало! И Псков был бы такой же, дерзни мы тогда все-таки эту идею принять!

В результате того, что мы не приняли архитектурные заповедники, у нас поругаем не только Псков. У нас оскорблена Москва, лучшие памятники Петербурга. Все от того, что среда умирает. Среда, в которой живет памятник естественно.

Посмотрите, что мы делаем: мы сегодня клянемся Юрию Павловичу в нежности и благодарности, вместе с тем его дом Печенко, в котором он вырос и стал тем Спегальским, который навсегда теперь прописан в истории русской реставрации, находится в оскорбительном состоянии и вот-вот станет общим отхожим местом. Простите, словно в самом доме Юрия Павловича совершается это глумление! А он обмерил и вычертил этот дом от фундамента до керамических киотов домашних икон, и реставраторам можно начинать работу завтра. Но никто не торопится, как и с усадьбами Трубинских, Ямских, Меньшиковых, с его Романовой горкой, которая была его мечтой и счастьем.

Мы скверно отблагодарили Юрия Павловича. Мы не воплотили почти ни одной его идеи. Архитектурные заповедники, которые он видел так ясно и описал до камня, уже навеки невосстановимы, ибо застроены вдоль и поперек. Его Никола со Усохи уже не поднимется до своего настоящего роста, уйдя в землю, как Святогор, на три-четыре метра, исказив свои царственные пропорции. Его Богоявление с Запсковья, воскресению которого он отдал лучшие силы и которым так гордился, умерло во второй раз, став приложением к «Гелиопарку», словно они строены одной рукой и словно храм – декоративное украшение к отелю. Уже попраны законы реставрации, и той самой, нежной лепки, которая была прежде, когда сам Юрий Павлович рукой выглаживал каждый его метр – с тем, чтобы он сиял потом незакатной псковскою красотой, уже нет!

Храм Георгия со Взвоза, где он был крещен (и гордился, подписываясь крещальным именем Егория) всё остается дурно сохраняемым складом. А Солодежня, а палаты в Волчьих Ямах, а палаты Русиновых… Лучше не начинать.

«Колониальные» особняки бездарной гламурной архитектуры крадутся к Гремячьей горе, и вот-вот падет и этот последний остров, где еще можно расслышать дыхание лучших веков. И никому из кичливых хозяев закованных в заборы дворцов не пришло в голову взять в образец родные постройки семнадцатого века с их пленявшей Корбюзье красотой каменных этажей и васнецовской сказкой этажей деревянных и почувствовать себя гражданином родного города и «третьего Рима», а не «даун-хаузов» «третьего мира».

Всё ждет издания огромное художественное, архитектурное, эпистолярное и научное наследие этого псковского Леонардо, которому равно были подвластны кельма каменщика и топор плотника, кисть живописца и глина керамиста, стиль думного дьяка и высокая поэзия единого целостного псковского сознания. Он сам уже был золотым памятником, последним псковичом в полноте духа и мысли.

Горько говорить – город по объективным и не очень объективным причинам не дал ему сбыться, лишил возможности воплотить его сны о любимом городе, который он знал, как нам уже не узнать, потому что он застал город живым, и тот ушел под воду беспамятной новизны на его глазах. А себя город лишил того единственного лица, которое светило в русской художественной истории древней красотой и силой.

Юрию Павловичу Спегальскому сто лет. К сожалению, уже почти ничего вернуть нельзя. Но господь посылает нам юбилей и торжествие, он напоминает, какими мы были задуманы на небесах, и надеется, что мы еще вспомним себя, и хоть на последнем пороге остановимся и спасем то, что еще можно спасти из великого наследия, удержим в памяти то, что еще можно удержать. И не уступим Псков тотальному наступлению безликой усредненности, которая выжигает наши города и наши души, как расползшаяся по миру от моря до моря одинаковая реклама.

Это юбилей нужен только для того, чтобы великий архитектор снова нас собрал, сказал нам свое последнее слово, сказал, что есть еще надежда сохранить в целости собственную душу, есть возможность не дать ее попрать окончательно в нравственной беготне и нечистоте, которая сегодня вовлекла нас всех в этот дурной хоровод.

Юрий Павлович встает рядом с нами с печальным лицом и говорит: «Я снова с вами, как во все дни». Он продолжает свою спасительную, созидательную, необычайно высокую нравственную работу, которую всегда делали лучшие русские художники.

…Но голубь сегодня сидит на кресте другой, а тот – золотой, царственный, прекрасный – летает где-то бесприютной душой по мастерским ревнивых реставраторов и не может защитить город.

Что-то в их судьбе с Юрием Павловичем есть горько единое…