Февральское нетерпение сердца

С 5-го по 10 февраля в Пскове и Пушкинских Горах пройдет двадцатый Пушкинский театральный фестиваль

И взвившись, занавес шумит…
Александр Пушкин

Наступает февраль, и с ним уже привычное нетерпение сердца – значит, скоро Пушкинский театральный фестиваль. Уже двадцатый! А давно ли, когда он затевался в 1994 году, казалось, что только до двухсотлетнего Пушкинского юбилея затеи и хватит (много ли у Александра Сергеевича драматургии-то?) Пожить эти пять лет в свете Пушкина, собраться вокруг него, поглядеть, как выходила его душа из похожего хаоса времени, да и с Богом дальше.

Но нажитое за пять лет оказалось так радостно полно, что не одному Петербургскому Пушкинскому Центру, не одному В. Э. Рецептеру, создавшему фестиваль, а и министерскому начальству, и тем режиссерам, кто успел узнать отраву пушкинской свободы, и – особенно – зрителю уже стало ясно, что остановиться было бы грех [ 1]. И вот – Двадцатый!

«Чему, чему свидетели мы были!».

Сколько раз терял рассудок сын вполне нынешнего (да, кажется, и особенно – нынешнего) расчетливого века Германн, ища в Обуховской больнице, где он ошибся в своем финансовом «проекте» «Тройка, семерка, туз»!

Сколько раз министр культуры Сальери сыпал яд в стакан Моцарта, чтобы сделать культуру прогнозируемой, а бюджетную смету оптимизировано удобной (сделал – получи по труду!), или жадно лепил с ещё не остывшего моцартовского лица гипсовую маску и поворачивал её к нам: вот, вот каким нужен гений – маской, памятником, но не живым, не живым!

А Моцарт или летел ликующим тринадцатилетним мальчиком под битловскую музыку в счастливом танце и сам был музыкой («О, Моцарт! Моцарт!»), или сгребал бутылки и закуску с обкомовского сальериевского стола и совал нищему «Пей за моё здоровье!».

А Борис! Борис!

О, когда-нибудь «монах трудолюбивый» от театральной критики «затеплит свою лампаду», и по одним фестивальным постановкам «Бориса Годунова» напишет политическую историю больных лет России. Старик Пимен постепенно будет оставлять перо летописца для пишущей машинки, а там и компьютера, Самозванец перед походом пойдет вырывать микрофоны телекамер и в броском ток-шоу завоевывать наши голоса, как в президентской гонке.

Борис переоденется в двубортный костюм от кремлевского портного и устало предупредит охрану, чтобы глядели в оба, потому что сегодня «всем вольный вход, все гости дорогие», и все равно не устоит и его поволокут в схиму со всей неопрятностью заказного убийства, и скоро боярин Пушкин («Противен мне род Пушкиных мятежный») уже будет кричать с мавзолея: «Московские граждане! Мир ведает, сколь много вы терпели под властию жестокого пришельца», а мужик из оппозиции уже будет звать по «мобиле» своих коллег в разных концах Москвы: «В Кремль, в царские палаты! Ступай вязать борисова щенка!».

А мы в зале будем бледнеть от нечаянной опасности, как невольные свидетели того, чем свидетелем быть нельзя. И с облегчением будем ждать безопасных «Барышню-крестьянку», «Спящую царевну», «Египетские ночи».

Сейчас я перебираю успевшие пожелтеть программки, как счастливый скупой рыцарь. И «минувшее проходит предо мною, волнуяся, как море-океан». Хотя волнуюсь я, а не минувшее.

Какое счастье подарил нам Пушкин за краткое с ним изгнанническое землячество, не поминая зла за лучшие, как оказалось, два года своей жизни в Михайловском. А мы еще привередничаем и в местных интернет-опросах сетуем, вполне в духе родного потребительского времени, что нас обходят столичной культурой, которая полагается единственно достойной этого имени. Это мы-то, видевшие работы П. Фоменко и Э. Някрошюса, Д. Донелана и О. Ефремова, А. Васильева и Ю. Любимова и всех великих актеров России!

А лабораторию-то творческую, работавшую на фестивале, забыть ли? Это кипение страстей при обсуждении спектаклей? Эти дорогие пушкинские открытия, которые иногда делались прямо тут – в пылу спора, когда сталкивались В. Непомнящий и С. Фомичев, С. Рассадин и А. Свободин, А. Смелянский и А. Чепуров.

И радостное сознание, что у театрального Пушкина ещё нет традиции, а то вот у Чехова и Островского она есть – и театр, и публика уж чуть не в невольниках у неё (попробуй, посягни!), а перед Пушкиным мы свободны.

И дорогие уроки «технологии»: ты, конечно, сначала « разбери» Пушкина, но собери потом по своему закону (но закону, а не произволу) «иначе «блоха не будет делать дансе». И шутливо рождающиеся «классификации», что Гоголь – комический Пушкин, Островский – купеческий, Чехов – интеллигентский, Булгаков – «белогврадейский», но Пушкин, Пушкин – и, значит, не пора ли звать на фестиваль всех.

Подлинно – в нём мы содержимся все. И в пору духовного разорения с ним всё не сироты. И уж теперь точно видишь, что двадцать лет – это только юность Пушкинского театра в России.

Кто это Гете-то писал: «Шекспир и несть ему конца»! Вот и Пушкину – несть!

Февраль… Никаких чернил и плача. В театр! В театр!

Валентин КУРБАТОВ, г. Псков

1 См.: В. Курбатов. Перед третьим звонком // «ПГ», № 4 (425) от 4-10 февраля 2009 г.