«Людям хотелось жить, и жить хорошо»

Воспоминания о послевоенном Пскове – детство среди руин и надежд

ОТ РЕДАКЦИИ

Лев Верстунин в послевоенном Пскове, сентябрь 1947 г.

Этот текст взят из книги, которую принесла в редакцию «Псковской губернии» дочь автора, Льва Андреевича Верстунина, Анна. Она очень хотела, чтобы мы опубликовали хотя бы часть воспоминаний отца – похоже, что это было очень важно для их семейной истории. Нелёгкая задача для редакции: большую часть книги составляют воспоминания о Хопре, казачьих станицах и предках-казаках, которые вряд ли могли бы заинтересовать читателей не из числа родственников Льва Андреевича. Но в конце обнаружилась глава про Псков. Причем Псков – послевоенный, только-только освобожденный от оккупации. И нам показалось, что в этом номере, который выходит в День города, когда Псков празднует 70-летие со дня освобождения, многим захочется вспомнить (а большинству – впервые узнать), как это было: руины, нехватка еды и минимальных удобств, настоящие ружья в детских играх, трофейные вещи и студебеккеры на улицах. И много-много оптимизма – надежды на новую, лучшую, счастливую жизнь, которую все готовы были выстраивать вместе.

Первый раз я уехал во Псков в 1946 году после свадьбы родителей и пробыл там около года. Псков был в руинах. Описать его как следует я не берусь, во всяком случае, в центре сохранились кое-какие дореволюционные здания. Пострадал он как от немецких снарядов, так и от наших, так как штурму подвергался дважды.

Знаю, что в районе Пролетарского бульвара (будущего Октябрьского проспекта) уцелел ресторан. Здание банка, Офицерского Собрания и еще несколько зданий, которые немцы использовали для своих нужд, а также уцелели Троицкий собор, Мирожский моностырь и масса маленьких церквей, которые украшают его до сих пор. Немцы пытались взорвать Поганкины палаты, где находится музей, но древняя могучая кладка выдержала. А вот мост через реку Великую пострадал, хотя после восстановления еще долго служил, пока его не заменили на более современный.

«Вечерами у нас хоть ненадолго бывал свет»

Мы жили на Завеличье в военном городке, где он располагается и сейчас. Собственно, тогда городка как такового не было, были какие-то деревянные бараки, в одном из которых жила и наша семья. Отец прилагал много усилий, чтобы как-то обустроить нашу жизнь. Света не было, и он достал большущие щелочные аккумуляторы, так что вечерами у нас хоть ненадолго бывал свет. Основным продуктом питания была картошка с квашеной капустой, в приготовлении которой родители так преуспели, что вкуснее, чем их капуста, мне не доводилось пробовать. В спецмагазине на территории городка для офицеров то ли выдавали, то ли продавали американскую очень вкусную тушенку. Запомнились частые ссоры в очередях между офицерскими женами, многие из которых умом и развитием не отличались.

Хорошо помню военнопленных немцев, которые строили казарму и дома для офицеров и их семей. Были они худые, небритые, голодные. Мы их не боялись, шмыгали между ними, собирая щепки, палки, бревнышки для домашних печек. К тому же мы видели, что они относятся к нам благожелательно. Как могли, они старались подработать, во Пскове до сих пор «жива» немецкая табуретка, сделанная на совесть. Но однажды я был очень напуган одним из них. Так получилось, что дома я был один. Отец был на службе, мама куда-то отлучилась. Тот год был, вероятно, очень урожайным на яблоки. На столе стояла стеклянная ваза, полная красивых крупных яблок. Вдруг открылась дверь, и зашел огромного роста немец. Был он, как большинство из них, в пятнистом маскировочном костюме, худой и длинный. По-видимому, видя ужас на моем лице, он ласково улыбаясь и что-то лопоча, медленно подошел к вазе, собрал яблоки в карманы костюма и так же медленно удалился.

Друзей у меня было много, все дети военных. Были у нас свои детские игры, но чаще всего мальчишки играли в войну – еще свежи были ее отклики, да и сама обстановка военного городка располагала к этому. В наших руках перебывало много ржавого негодного оружия, но иногда бывало и боевое. За пределами военного городка было кладбище самолетов. Очень много было самолетов с сохранившимися крыльями, фюзеляжами и т.д. Большим удовольствием для нас было полазать по ним, забраться в кабину, представить себя пилотом. В ноябре 1947 года родился брат Коля. Мы с отцом пошли встречать маму в роддом, и я по дороге просил показать мне санитарку, почему-то санитарки представлялись в ореоле героизма. По-видимому, я представлял, что именно они вытаскивали раненых с поля боя. И когда мне показали ее, я был счастлив.

«Вы знаете, что домработница у вас финка?»

Осенью 1951 года жили мы уже в кирпичном ДОсе – Доме Офицерского состава, пленные хорошо поработали за этот период. Военный городок представлял из себя ряд казарм и ДОсов, были построены магазины, а Дом Офицеров располагался в бывшей военной церкви, построенной еще во времена Николая Первого. Туда мы бегали в кино. Потом был построен настоящий Дом Офицеров, где была хорошая библиотека. Там же часто проводились новогодние праздники и некоторые другие. При этом устраивались викторины, какие-то состязания, и было довольно весело.

Вообще, перенесенные за войну страдания требовали компенсации. Людям хотелось жить, и жить хорошо. Конечно, в стране была разруха, нищенки на помойках собирали очистки, но все же ощущался всеобщий подъем. Страна довольно быстро возрождалась из руин. Многим солдатам приходилось «переслуживать», так как мужчин в стране не хватало. Некоторые из них были моими друзьями.

В послевоенные времена детей появлялось на свет много. И в офицерских семьях было принято держать домработницу. Чаще всего это были деревенские девушки, которых нужда заставляла заниматься этой не всегда благодарной работой. Очень часто они с колясками любили погулять по заасфальтированному участку дороги. Пока брат Коля был маленьким, у нас также бывали домработницы, так как мама стала работать. Но с ними как-то не везло. Одна из них, бабулька, оказалась жуткой алкоголичкой и чуть не сожгла квартиру. Другая решила пригласить в гости солдат. Одну бабушку везли из родных краев, но по дороге она познакомилась с дедушкой и очень скоро уехала к нему. Одна симпатичная молодая женщина, финка по национальности очень понравилась родителям, но отца вызвал оперативник части и сказал: «Иван Михайлович, Вы знаете, что домработница у вас финка? В военном городке не положено…». Пришлось с ней расстаться.

«Преобладали игры с военной тематикой»

Ребята постарше, в том числе и я, много времени проводили в спортивном городке. Там для десантников были устроены различные тренажеры, и мы занимались на них, делая то, что нам было по силам. Прыгали с вышек различной высоты, с вышек с противовесом, забирались до верха без рук по шестам и веревкам, осмеливались вертеться на вертушках. У нас были широкие возможности для физического развития. Зимой всегда были лыжи, которые мы с братом любили.

В школу во Пскове я пошел в третий класс. Это была школа - семилетка № 5. Располагалась она недалеко от той старинной церкви, где сначала был Дом Офицеров. Это около двух километров от дома. Но дорога нам не была затруднительной, тем более что мы ходили своей «стайкой».

В школе у нас кроме учебы были и свои игры, и свои шалости. У мальчишек любимым занятием была «сшибалочка», когда мы цепочкой забирались на «бум» - высокое бревно – и, стоя друг к другу лицом, сбивали друг друга ударами ладони в грудь, в плечо, причем можно было уклоняться от удара, и противник слетал либо от твоего удара, либо по инерции, когда промахивался. И нужно сказать, я был чемпионом – видимо, тренажеры давали о себе знать. Бывало, и шалили, но я как мальчик воспитанный в этом не отличался. Подкладывали «англичанке» кнопки на стул. Коля Степанов принес порошок «ОВ» раздражающего действия, вся школа чихала, занятия были сорваны, а Колю чуть было не исключили из школы.

Из игр преобладали игры с военной тематикой. Мы строили «штабы». Это были землянки, построенные по всем правилам строительно-партизанского искусства. Ямы, столбы, жерди, дерн, земляные накаты, маскировка входа и самой землянки. Внутри украшали многочисленные литографии из журнала «Огонек». Строились штабы за пределами военного городка, где-нибудь в зарослях двухметровой конопли. Но «враг» не дремал, он засылал шпионов, а потом, когда нас не было, рушил то, что создавалось с таким большим трудом и любовью. В роли врагов выступали такие же мальчишки и девчонки из соседних группировок, конечно же, мы были благородные рыцари, а они совсем даже наоборот – плохими людьми. В период 10-13-летнего возраста мы и сами совершали неблаговидные поступки, залезая в военные склады и добывая немецкие сигнальные ракеты, которые для чего-то постоянно хранились. Ну, мы-то находили им применение – вечерами за сараями жгли костры и запускали их в небо. Там же взрывали холостые патроны.

В школе между тем дела шли своим чередом. То у мальчиков было раздельное обучение от девочек, то совместное. Вводилась школьная форма, мне она пришлась по душе – чувствовал себя этаким «гимназером», по-видимому, она как-то подтягивала и дисциплинировала. Вообще, к шалости и хулиганству меня никогда не тянуло, видимо, это зависело от благоприятных и культурных взаимоотношений в семье. Однако трусом я никогда не был. Конечно, были вещи, которых я боялся, но я всегда шел на преодоление боязни. Я знал мальчишек, которые не могли войти в темный подъезд. Мне тоже было страшно, но я всегда пересиливал себя и входил. Была боязнь высоты, но через страх я прыгал с вышек и трамплина. Была боязнь стоматолога, но я говорил себе: кому-то было больнее. И всегда доминирующее было – я мужчина, я казак. И этим всегда в течение всей жизни побеждал страх.

Вообще, преодоление себя – это один из основных законов жизни. И чем нежнее и чувствительнее человек, тем он эгоистичнее, тем труднее происходит этот процесс. Я влезаю в философские дебри, в которых боюсь запутаться, поэтому скажу лишь то, что было несколько случаев в моей жизни, когда я не смог преодолеть себя и за которые мне стыдно. В 1953 году умер Сталин. Мы практически все плакали, и ученики, и преподаватели, но до сих пор отношение у меня к нему неоднозначное, несмотря на разоблачения Хрущева и факты, ставшие известными после этого. Замечу лишь, какова была сила идеи, которой были подчинены Ленин, Сталин, и на какие крайние меры можно было пойти за идею. Учтем также личную жестокость и невероятную жесткость этих лидеров, но она же поддерживалась и подогревалась массовой подлостью, глупостью народа, представители которого выдавали и расстреливали друг друга. Сюда же можно отнести трусость и безразличие многих и многих.

«На офицерских женах было много трофейных тряпок»

У отца с матерью дела шли хорошо. Отец у начальства был на хорошем счету, был бессменным парторгом полка и заместителем командира полка по политчасти. Мама работала хирургом в различных учреждениях. Мне вспоминаются следующие: физкультурный диспансер, военкомат, поликлиника УВД. Благосостояние в семье было неплохим. У нас с братом Колей всегда были недорогие, но хорошие одежда и обувь, питание также улучшалось. У мамы появились шубки и крепдешиновые платья. Крепдешин и крепжоржет были тогда писком моды.

Вообще, после войны на многих офицерских женах было много трофейных тряпок. Мне особенно запомнились чисто шелковые халаты, о которых пел Владимир Семенович Высоцкий (ведь мы росли в одно время и в одной среде – у него отец также был офицером, и у него был пошит кителёк, как у меня мундирчик). Так вот о халатах «с драконами да змеями». Видимо, они были родом из Японии, трофейные. Они переливались на солнце всеми цветами радуги и на фоне всеобщей бедности и серости производили неизгладимое впечатление. Потом было повальное увлечение «румынками». Это были меховые полусапожки на среднем каблучке, которые шились на заказ. У отца из трофейных вещей была только «лейка». Это был хороший фотоаппарат. Затем у нас пошли более современные «ФЭД», «Зоркий», «Киев» и т.д. Фотографией отец увлекался с юности, и многие снимки, которые он делал, производились аппаратами с «гармошкой», снимались на стеклянные пластинки и печатались контактным способом. Нам с братом доставлял удовольствие процесс печатания, и мы всегда находились рядом с отцом, когда он этим занимался. Нужно отдать должное мастерству отца и этим старым методикам – качество снимков было очень хорошее.

Да, чуть было не забыл еще несколько трофейных вещей, но они появились у нас несколько позже. Во-первых, это коричневая бакелитовая коробка от карбидного фонаря, в которой мы хранили «лаврушку». Во-вторых, двухлитровая алюминиевая фляжка желтого цвета с черной готической подписью на ней. С нею я ходил на продсклад к знакомому старшине, который наливал в нее молоко, и я нес ее домой. Но, к сожалению, по дороге попадалось много больших булыжников, а веревка, одевавшаяся на кисть руки, была длинновата. Да, хорошая была фляга. И очень жаль немецкий широкий короткий тесак с насечками в виде пилы на обушке, в черных металлических ножнах, который, видимо, употреблялся в немецкой армии для рубки мяса. Попросил попользоваться знакомый старшина и, как говорят, с концами.

Несколько раз отец обучал маму стрельбе из ТТ, и у нее неплохо получалось. С этой целью мы выбирались на офицерский тир – стрельбище, и там же всегда набирали щавеля для зеленых щей. Когда брату Коле было около пяти лет, он чуть не погиб. Была зима, я возвращался из школы и по дороге догнал маму с братом, они возвращались домой после фильма. Был сильный снегопад. Я шел немного впереди, а Коля с мамой немного отстали. И вдруг я услышал страшный крик нашей мамы. Оглянувшись, я увидел Колю под колесами студебеккера. Это огромная трехосная американская машина («студебеккеры» вместе с «виллисами», Америка поставляла нам по ленд–лизу). Как это случилось, не совсем понятно. По-видимому, все вместе – снегопад, невнимательность водителя, шалость Коли. Но машина только проехала по голеням брата всеми колесами и от крика матери и Коли остановилась. Выскочил из кабинки молоденький трясущийся водитель. Коля лежит на спине и очень громко кричит.

Аккуратно осмотрев и ощупав его ножки, убедились, что явных переломов нет. Приподняли и поддерживая поставили его. Коля, как говорят «родился в рубашке». Благодаря большому слою рыхлого снега широкие колеса машины вдавили его ножки в снег и как бы обжали их, оставив спереди лишь небольшие синячки. С трудом успокоив его и себя, мы продолжили путь домой. Мы с мамой чувствовали себя счастливыми.

Ближе к окончанию семилетки надвигались первые в жизни экзамены, которых мы страшно боялись, но все обошлось благополучно. Сколько экзаменов меня ждало еще впереди.

Лев ВЕРСТУНИН